Почему мы сопереживаем мерзавцам: Жора Крыжовников о драматургии «Карточного домика»

— Мне повезло — я учился на театрального режиссера. И самая главная, самая сильная сторона обучения театральной режиссуре — первоклассная драматургия, которой лишены, например, ВГИКовские режиссеры, вынужденные снимать бог знает по каким сценариям. А мы в театральном институте ставили Чехова, Островского, Шекспира, Мольера… Если познакомился с драматургией такого уровня, то ждешь чего-то подобного от любого другого текста, стремишься к этому.

Когда я начал смотреть «Карточный домик», я сразу почувствовал соответствие драматургии этого сериала лучшим шекспировским драмам власти: «Ричард III», «Макбет», «Юлий Цезарь», «Антоний и Клеопатра» и другим. Да и сами авторы признают влияние на них «Ричарда III». Плюс к этому, там есть обращение к зрителю, то есть типично шекспировский прием «apart» — постоянное включение зрителя напрямую.

И под этим углом я начал копать — на любительском, конечно, уровне — и искать соответствия, пытаться разбирать, чем эти произведения похожи структурно.

— А ты на это соответствие обратил внимание сразу же или в конкретный момент?

— Сразу. Если взять перевод Донского  (а мне он нравится больше других) и прочитать его сразу после сериала, сразу же зазвучит неповторимая интонация: Ричард III заговорит голосом Фрэнка Андервуда. Вы услышите совершенно идентичные обороты. Это первое. А второе — само начало. Дело в том, что моральный облик и характер Андервуда задается в первой сцене. Он выходит и на публику рассказывает, кто он такой. Так же начинается и «Ричард III»: герой выходит вперед и говорит:

От нас с самого начала не скрывают сущность героя, мы не видим динамики и узнаем, как раскрывается его характер для других людей. Это тоже открытый шекспировский ход, где герой сформулирован в первой сцене и показан очень ясно, и даже более того: он сам себя осознает. Фрэнк Андервуд тоже говорит, что может убить собаку, не задумываясь, и считает, что этим он избавит ее от бессмысленной боли. Ну и забавно, что в первой сцене «Ричарда III» на главного героя лают собаки, а в первой сцене «Карточного домика» Андервуд собаку убивает.

— Какова траектория развития всех отрицательных персонажей, которых мы обсуждаем?

— Тут два вопроса: вопрос внутреннего конфликта и вопрос внешних обстоятельств. «Драма власти», заданная Шекспиром, начинается в тот момент, когда до власти всего два шага, но она кажется недостижимой. Ричард III об этом говорит: «Я не могу быть королем, потому что хоть я и королевской крови, но передо мной еще куча народу и у меня нет шансов». То же самое говорит Фрэнк Андервуд в одной из первых сцен: «Я просто прочищаю трубы, чтобы по ним текло дерьмо. Я сантехник. Я рядовой». Он отчасти пресмыкается перед президентом, очевидно ему уступает и всячески это подчеркивает.

То же самое у Макбета. Его встречают ведьмы и говорят: «Ты будешь королем в грядущем». Но он понимает, что для этого должны погибнуть как минимум два человека, близкие ему люди, и это невозможно:

И дальше человек начинает движение к власти. По всей видимости, такая позиция героя — власть рядом, но не моя и моей быть не может — это очень удобно с драматургической точки зрения.

Поразительное мастерство Шекспира, как и создателей сериала «Карточный домик», заключается в том, что мы хотим, чтобы у героев получилось захватить власть. В российском кино и телевидении мы себе даже представить не можем главным героем отрицательного персонажа. Даже в фильме «Викинг» князь не успевает на войну и не убивает ни одного человека, потому что создатели фильма не хотят, чтобы он был плохим. Величие драматургии Шекспира в том, что Отелло далеко не белый и пушистый, как и Ричард, и Гамлет. Это люди, которые убивают, которые способны на зло, сложные персонажи с внутренними конфликтами. Шекспир изучает их и находит что-то, через что мы подключаемся к ним и хотим, чтобы все у них было хорошо.

— Я как раз хотел спросить, как же получается, что мы симпатизируем всем этим мерзавцам и убийцам?

— Через чувство несправедливости. В первых сценах первого сезона «Карточного домика» с Фрэнком Андервудом поступают несправедливо. Его обделяют работой, которую он заслужил, его оставляют в сенате заниматься текущими делами. Мы видим, как это его ранит, мы начинаем ему сопереживать, потому что сами знаем, что такое несправедливость — из опыта, когда нас куда-то не брали, когда нас чего-то лишали и так далее. И мы начинаем двигаться вместе с ним.

Художественные детали здесь очень точны. Например, то, что он курит по вечерам, что он играет в компьютерные игры, а жена хочет, чтобы он занимался спортом. Это создает баланс. Он живой человек. Это все крючки, которые заставляют нас верить, что все происходит на самом деле.

Если говорить о сериале «Босс», который все хвалят, — там то же самое, мэр города борется за власть, но в нем все гораздо фантасмагоричнее. Я понимаю, что сделан он хорошо, но доверия к нему у меня нет. То, что «Карточный домик» смотрел Барак Обама — лишнее подтверждение, что местную историю рассказали так, что мы верим в ее достоверность. Сериал становится настоящим исследованием власти.

— Как такие истории можно развивать?

— Продолжая тему Ричарда: вот он в двух шагах от власти, вот он доходит до нее, а дальше в пьесе происходит катастрофа. Вскрывается все, что он сделал, и он терпит крах. В «Карточном домике» мы почти доходим до этого, во втором сезоне Андервуд получает власть. В принципе, шекспировские пьесы здесь заканчиваются, потому что слишком хлипка и ненадежна полученная власть, герой должен упасть. Это происходит и с Ричардом, и в других хрониках — со всеми, кто получает власть незаслуженно. Мне кажется, что здесь кроется проблема третьего сезона «Карточного домика» — авторам не о чем было рассказывать, Фрэнк Андервуд должен был пасть. Но в четвертом, мне кажется, создатели нащупали эту тему: возникают нежелательные документы, Андервуд стоит на грани утраты могущества.

Я думаю, что пятый сезон должен стать последним. Если они пойдут дальше, станет ясно, что они работают ради денег, что жалко. «Карточный домик» — шедевр золотой эры американского телевидения. По качеству драматургии, я считаю, он не уступает лучшим образцам мировой драматургии. Вполне возможно, что так же, как мы с тобой здесь сидим и рассуждаем о «Ричарде III», в будущем будут говорить о «Карточном домике».

— Мы зациклились на Ричарде, но ничего не говорим о Макбете. Что с ним?

— В «Ричарде III» в центре истории очень плохой человек. Хуже придумать нельзя. Лицемер, убийца…

— … и физически неприятный, горбун.

— Да у него в принципе ни одного положительного качества! За всю историю он не делает ничего, что не связано с борьбой за власть. Так же и Андервуд: спасает ли он чью-то компанию или топит ее, протаскивает очередной законопроект или не протаскивает — это не является его большой миссией как политика. Это только борьба за власть. Это самый худший тип политика, которого только можно себе представить.

Но в то же время у него есть жена. У Ричарда III этой фигуры нет, но есть в «Макбете». Леди Макбет своими действиями, своей волей помогает более слабому человеку, чем она. Она подталкивает Макбета получить власть. Это связка работает и в «Карточном домике». Неслучайно Клэр Андвервуд вышла на первый план истории не сразу. Сначала появление Робин Райт было обусловлено удачным кастингом. Потом она полюбилась и зрителям, и сценаристам, стала исполнительным продюсером, затем режиссером.

Это и есть макбетовская нотка. Сильная женщина может так помочь мужу, что он станет президентом, и может так помешать, что он падет.

— Меня удивило, что ты упомянул и Гамлета. Что здесь общего?

— «Гамлет» — это тоже драма власти. Гамлетовский мотив в «Домике» проявляется тогда, когда герои отказываются от власти. Но это играет отраженным светом где-то очень далеко. Ты знаешь, что Кевин Спейси играл Ричарда в театре еще за полгода до съемок в «Карточном домике»? Исполнитель роли охранника Андервуда тоже играл в этом спектакле, и его в сериал перетянул Спейси. Так что все неслучайно.

— Какие сцены кажутся тебе наиболее удачными?

— Там столько шикарных сцен, такое количество удач… Но самое лучшее, что там есть, по моему мнению, это сцена, где главный герой, получив свое, стучит по столу в конце второго сезона. Найти этот жест, протащить его через два года, чтобы он сделал это настолько красиво – это и делает «Карточный домик» настоящим произведением искусства.

А утро, когда Андервуд вместе с любовником жены сидят за столом и молчат, ни слова не говоря? Малоталантливый, но амбициозный сценарист написал бы диалог, а тут просто молчат. Это очень сильная вещь.

Это американская параллельная реальность. Как приход Трампа повлиял на сценаристов? Невозможно это не отразить, невозможно об этом не думать, невозможно не использовать эту демагогию, жажду красного словца, отношение к люмпенам. Дональд Трамп — это же не Андервуд, он пришел со стороны, не вырос в этой системе, поэтому очень любопытно, как сценаристы с этим справятся. Потому что если бы победила Хиллари Клинтон, то можно было бы написать «просто новый сезон», ничего не меняя.

— А какие у тебя отношения с политическими комедийными сериалами? Типа «Вице-президент», «На грани»?

— Я не смотрю американские комедийные сериалы, потому что чаще всего это другой тип комедии. Много ситуационного юмора. Много, грубо говоря, смешных падений. Про чудаков и дураков. Поэтому в хорошей драме у них есть хороший юмор и настоящие человеческие конфликты. «Больница Никербокер», «Во все тяжкие», «Родина», «Карточный домик», «Настоящий детектив» — здесь я в восторге абсолютном.

— Почему драмы уровня «Карточного домика» невозможно представить себе на российском телевидении? Например, почему не получилась «наша» «Родина»?

— Мне посчастливилось видеть гениальные спектакли по «Ричарду III». Например, постановку Юрия Бутусова в театре «Сатирикон». Но я видел и малоудачный спектакль в Праге — было скучно. Не все зависит от сценарной основы. Режиссер должен перевести текст в визуальный ряд правильно и ясно. У российской «Родины» этого не получилось, не было доверия. Мы не верим, что люди вот так ходят, так говорят.

«Родина» — про другое. Хотя и там в центре сюжета неидеальный человек. Проблема нашего российского сериала, по крайней мере пока, в том, что мы хотим делать истории про симпатичных и хороших людей. Это нас обедняет, потому что нужен еще и внутренний конфликт. Вот, например, Отелло — он очень хороший человек, храбрый, добрый, великодушный. И в то же время у него в душе есть непроходимый мрак ревности, который заставляет его убить самого любимого человека. Вот это и есть мощнейший внутренний конфликт. Если бы это писали наши российские «сериалоделы» (смеется), то он бы никого не убивал. Он бы отпускал, прощал, говорил: «Спасибо, что ты есть». К сожалению, это двоякий процесс. С одной стороны, зритель должен быть готов, должен быть спрос на это. С другой — должна быть смелость и желание со стороны сценаристов и режиссеров.